« –З наешь, кто это? — показал Коля на портрет Мао.

— Знаю: вождь компартии Китая.

— Правильно, он — вождь компартии Китая. А знаешь ли ты, что он ещё и наш папа?

— Ты с ума сошёл, что ты говоришь?! — возмутилась Цзяоцзяо.

— Хорошо, хорошо, не будем говорить об этом...»

Диалог этот случился в 1946 году в России в Ивановском интернациональном детдоме. А год спустя, уже в Китае, девочка Цзяоцзяо пишет письмо: «Председатель Мао! Все говорят, что Вы — мой отец, что я Ваша родная дочь. Но в Советском Союзе я не видела Вас и не знаю, правда ли это.

Вы на самом деле мой родной папа, я на самом деле Ваша родная дочь?»

Письмо пришло в деревушку Сибайпо, где тогда помещался аппарат ЦК КПК. Текст перевели на китайский, вручили вождю — и полетела телеграмма:

«Ты — моя родная дочь, я — твой родной отец. Хочу, чтобы ты как можно быстрее ко мне приехала. Мао Цзэдун».

Однако быстрее чем за два года добить Чан Кайши не удалось. Лишь когда фронт откатился далеко на юг, Мао увидел наконец Цзяоцзяо и Колю — своих новообретённых родных детей, с коими общался поначалу через переводчика, так как он не владел русским, а они — китайским.

Это необычное воссоединение необычной семьи описано в книге Ли Минь (она же Цзяоцзяо), с которой я познакомился, работая в Китае. О его политических деяниях она судит понаслышке, зато приоткрывает подробности личной жизни.

Право на любовь

Если не считать брак с крестьянской девушкой (старшей по возрасту), в юности навязанный родителями — в трактовке Ли Минь фиктивный, — Мао женился трижды, дав жизнь пятерым сыновьям и пяти дочерям, из коих лишь трое дожили до наших дней — от каждой жены по одному: Мао Аньцин (упомянутый Коля), Ли Минь и Ли На.

Жёны китайского «кормчего» были — каждая по-своему — женщины незаурядные. А история каждого из трёх браков подтверждает слова Ли Минь: «Отец был великим революционером и великим политиком. Но, в конце концов, он был человеком из плоти и крови — человеком, которому нужны были любовь и внимание, нужна была семейная жизнь. Никому не дозволено отнимать у революционеров право на любовь!»

Первой его женой была Ян Кайхуэй. Дочь педагога (у которого учился Мао), она и собой была хороша, и образованна, и талантами не обделена, и преданна беззаветно (и мужу, и революции). В парткоме КПК провинции Хунань Ян отвечала за секретные документы и партийные связи, что не помешало ей родить троих сыновей. Но как досаждали частые разлуки!

Машу рукой на прощанье,

С печалью обращаю взор назад,

И горькие слова опять звучат в душе.

Тоска в твоих глазах, в дуге бровей застыла,

Дождинки слёз вот-вот прольются.

И море облаков несётся надо мной.

О небо! Что тебе известно?

Везде в мире так близки — она и я,

И нет других на свете.

Так откликнулся Мао, скрывавшийся от полиции, на первую разлуку с женой. А вот стихи жены, сложенные в разлуке, что стала последней (октябрь 1928-го):

В пасмурном небе дует холодный ветер,

Мороз до костей проникает.

Далеко от меня мой любимый,

Преграды нас разделяют.

Как ты — зажили ли ноги?

Сшил ли одежду на зиму?

Кто твой сон бережёт,

Кто печаль разделяет?

Письма к тебе не ходят,

Мне никто не носит.

Жаль, у меня нет крыльев.

Полетела б к тебе, любимый.

Но сердцем Мао уже владела другая... Шёл 1927 год, на юге Китая вспыхнуло «восстание осеннего урожая». После его разгрома Мао перебрался с остатками бойцов на партизанскую базу в горах Цзинганшань. Когда знакомился с тамошними активистами, ему, по словам Ли Минь, представили миловидную девушку: мол, кадровый работник одного из здешних уездов.

— А я думал, это чья-то жена, — сказал Мао. — Замечательно! Теперь будем воевать вместе!

Свадьбу с Хэ Цзычжэнь они сыграли в мае 1928 года. Значит, когда Ян Кайхуэй слагала своё поэтичное послание мужу, тот уже полгода как «воевал вместе» с новой, 19-летнсй женой (восемь лет назад, когда Ян Кайхуэй выходила за него, ей тоже было 19). Мао же теперь пошёл 35-й год, революционная карьера быстро продвигалась — он некоторое время даже возглавлял правительство Центрального Советского района Китая!

До образования КНР оставалось полтора десятилетия, но и тогда главным в жизни Мао было противоборство с Чан Кайши, шедшее поначалу с преимуществом последнего. Ценой тяжких потерь китайская Красная армия отразила за пять лет пять масштабных карательных походов, пока, наконец, не предприняла свой собственный «Великий поход» — масштабную передислокацию за тысячи километров на север, в ходе которо Мао вышел на ведущее место в партии.

Молодая жена и секретарём ему была, и быт обеспечивала, и в боях сражалась(в одном из них получила 17 осколочных ранений!). Да ещё частые роды! В 1929 году родила первенца — девочку, следы которой, пишет Ли Минь, затерялись. Такая же судьба постигла второго ребёнка, оставленного во время Великого похода родственникам. Ещё двое умерли после рождения. Цзяоцзяо (явившаяся на свет по завершении Великого похода) — единственная из пятерых, кого удалось сберечь благодаря тому, что отец переправил кроху в СССР. Там уже находилась на лечении и её мать. Впрочем, вторая семья Мао к тому моменту фактически распалась.

Судьба первой семьи оказалась драматичней. В 1930 году чанкайшисты напали на след Ян Кайхуэй. «В тюрьме, — пишет Ли Минь, — её принуждали отказаться от моего отца, но она резко отвергла такое предложение». Ян казнили, сыновья стали бродяжничать. Младший пропал, а двух старших подпольщики спрятали и тайком переправили в СССР. Таким образом, в Ивановском детдоме проживало трое детей Мао Цзэдуна от двух жен. Тем временем в Яньани (столице Особого административного района, образованного после Великого похода) созрел роман Мао с третьей, наиболее знаменитой из его жён — киноактрисой Цзян Цин.

«Не пугайте моим именем людей»

Вскоре после возвращения из СССР, когда Цзяоцзяо пришлось поступать в китайскую среднюю школу, отец сообщил, что придумал для неё новые имя и фамилию. На вопрос «зачем?» поведал, что некогда «Ли» был его любимый псевдоним. Но подлинную причину раскрывают содержащиеся в книге факты: Мао не хотел, чтобы дети использовали родство к собственной выгоде.

Когда Ли На, сводная сестра Ли Минь (дочь Мао и Цзян Цин, родившаяся в 1940году), попала в больницу, отец велел записать её там под именем Шэнь Цзюань, а ей наказал, чтобы выдавала себя за дочь его охранника Шэня.

При поступлении Ли Минь на работу отец строго предупредил: «Не говори, что ты дочь Мао Цзэдуна». Мао запрещал домочадцам пользоваться услугами персонала своей резиденции в Чжуннаньхае (повара, парикмахера и пр.).

В книге цитируется его наказ: «Не опирайтесь на меня, Мао Цзэдуна, — нужно опираться на собственные усилия, самим всего добиваться. Не пугайте моим именем людей».

Историки, публицисты любят сравнивать Мао и Сталина. Да, формальное сходство налицо: оба возглавляли главные коммунистические державы мира, оба были подозрительны... В книге Ли Минь обнаруживаются и иные черты сходства: Мао, как и Сталин, оказывается, был неприхотлив в быту, трудился по ночам. Наконец, был категорически против каких-либо льгот для своих детей, против тенденции пестовать детей как «наследных принцев».

Один из самых драматичных эпизодов книги — рассказ о гибели Серёжи (Мао Аньина, старшего сына Мао Цзэдуна). 25 ноября 1950 года американский самолёт сбросил напалмовые бомбы на штабное помещение, где в тот момент находился Сергей, переводчик генерала Пэн Дэхуая, командовавшего частями китайских народных добровольцев.

«В новом помещении Генерального штаба китайских народных добровольцев стояла тишина, полная скорби и гнева, — пишет Ли Минь. — От такой тишины перехватывало дыхание, застывала кровь в жилах. Пэн Дэхуай, навалясь на небольшой квадратный стол, составлял телеграмму: «Сегодня во время вражеского налёта на штаб китайских народных добровольцев погиб товарищ Мао Аньин».

— Председатель, я не уберёг Аньина, это моя вина. Прошу наказать меня, — сказал Пэн Дэхуай по прибытии в Пекин. Последовавший ответ Мао сопоставим с реакцией Сталина на предложение обменять его пленённого сына Якова на Паулюса: мол, он «лейтенантов на фельдмаршалов не меняет».

— Погиб простой боец, — заявил Мао, — и не надо делать из этого особое событие только потому, что это — мой сын. Неужели оттого, что он — мой сын, сын Председателя партии, он не может погибнуть во имя общего дела народов Китая и Кореи!

Какая же это логика?

Приведены в книге и такие слова Мао: «Шестеро моих родных погибли. Кайхуэй была замечательным человеком, Аньин был замечательным сыном! Нелегко досталась нам победа революции».

Выправление «заморских» привычек

От «ивановцев» (китайцев — воспитанников Ивановского интердома) мне известно, что Серёжа — Аньин был общепризнанным лидером, так сказать, «звездой», возглавлял сводную комсомольскую организацию детского дома. Заботливо опекал младшего брата (Колю — Аньцина) и сводную сестрёнку Цзяоцзяо. Но именно с ним, с Сергеем, Мао был особенно строг.

Ли Минь приводит занятный рассказ брата. «Когда я только что приехал в Яньань, мне всё было непривычно: быт, общение с людьми, обстановка кругом казались такими чуждыми. В детстве я бродяжничал, привык к вольнице, потом в Советском Союзе воспринял многие русские привычки.

Отец однажды сказал: «Ты сейчас в Китае — в Яньани, а не в Советском Союзе. Ты должен следовать традиционным привычкам восточных людей».

Переодев сына в залатанный ватник, Мао сказал: «Раньше ты ел хлеб, пил молоко, а теперь ты — в Китае и нужно попробовать шаньбэйскую чумизу. Ты должен жить, питаться и трудиться вместе со всеми сельчанами. Начнёшь со вспашки земли и вернёшься после сбора урожая».

Когда Серёжа вернулся из деревни, на нём, повествует Ли Минь, была одежда из серого домотканого полотна, голова повязана полотенцем — загорелый дочерна, он теперь не отличался от крестьян Се - верной Шэньси. Мао был удовлетворён.

«Наш бледный толстячок, — констатировал он, — превратился в загорелого крепыша!» Но в том-то и дело, что его сын приехал из СССР отнюдь не белоручкой и не «толстячком». Сама же Ли Минь жалуется на скудость интердомовского питания военных лет: «На завтрак давали полкусочка хлеба и тарелку каши; на обед и ужин — по кусочку хлеба и тарелке картошки. Этого даже мне не хватало, не говоря уже о братьях».

Здесь будет уместно процитировать документ, вошедший в книгу, выпущенную несколько лет назад силами «ивановского землячества»: «Дорогой товарищ Сталин! Я — китайский юноша. В руководимой Вами Стране Советов проучился 5 лет. СССР я люблю так же, как люблю Китай. Я не могу смотреть, как германские фашисты топчут Вашу страну. Я хочу мстить за миллионы убитых советских людей. Я полон решимости идти на фронт. Пожалуйста, поддержите мою просьбу».

Автор — Мао Аньин (Серёжа), дата — май 1942 года.

Ответа не получил, но приходит январь, и его приглашают в Московскую военно-политическую академию имени Ленина. Когда Мао Аньин её окончил, война уже была на излёте, но он всё же успел побывать на фронте. При возвращении в Китай Серёжа — Аньин хотел, видимо, щегольнуть советской военной формой перед отцом, Мао Цзэдун форму приказал снять. Не советский ли мундир вызвал предубеждение Мао, стал первопричиной многих «домашних строгостей» вождя, его внутрисемейной кампании за выправление «заморских привычек» старшего сына? И его будущих кампаний с антисоветской начинкой («большого скачка» и «культурной революции»), военных столкновений на острове Даманский (Чжэньбаодао). Эти предположения, конечно, из сферы психологии, но...

Тридцать лет одиночества

Ли Минь настойчиво повторяет, что Мао Цзэдун был добрый, заботливый отец, но он был одинокий. В резиденции Чжуннаньхай, что расположена в центре Пекина близ императорского дворца Гугун, она прожила вместе с ним до 1963 года — 14 лет, включая первые годы после замужества. Не с даты ли её вынужденного (под нажимом мачехи) отъезда началась фаза одиночества китайского вождя?

Судя по книге, его в те годы никто не любил (и не любит сегодня) столь беззаветно, как Цзяоцзяо — Ли Минь. В свою очередь, и Мао был к ней искренне привязан. С неё не требовалось выправлять «заморские привычки». В отличие от безвременно погибшего Серёжи (человека умного и волевого), от Коли — Аньцина (живущего по сей день, но психически нездорового), Ли Минь была для Мао (пользуясь одним из им же придуманных терминов) «чистым листом бумаги».

Он помогал дочери осваивать китайский язык, приобщал к культурным ценностям Китая (хотя ей, похоже, по сей день чужды и пекинская опера, и классический китайский роман. Кстати сказать, все китайские «ивановцы» до сих пор владеют русским лучше, чем китайским). А между ней и Мао неизменно стояла Цзян Цин, которая в 1976-м, пользуясь своей тогдашней властью, даже препятствовала Ли Минь навещать умиравшего отца.

«Что касается личных чувств Цзян Цин и моего отца, то это всё отошло в прошлое и меня больше не волнует, что Цзян Цин была моей мачехой и что она плохо относилась ко мне. Для меня осталось важным только её отношение к отцу.

По идее, Цзян Цин должна была дать моему отцу счастье, по меньшей мере позаботиться о том, чтобы отец на старости лет не чувствовал себя одиноким. Но в реальной жизни получилось наоборот».

В другом месте Ли Минь пишет: «Трагедия заключалась ещё и в том, что Цзян Цин, всё время преследовавшая мою маму, сама не дала моему отцу счастья и, главное, что её амбиции принесли столько бед всей стране».

Ли Минь детально прослеживает перипетии политического самоутверждения Цзян Цин. В 1938 году, согласившись на брак Мао Цзэдуна с Цзян Цин, руководство КПК потребовало, чтобы последняя не вмешивалась в политическую работу супруга. И полтора десятилетия их совместной жизни это условие соблюдалось: Цзян Цин занимала рядовую должность заместителя заведующего сектором литературы и искусства в Отделе пропаганды ЦК КПК. Первые (ещё робкие) попытки её вмешательства в партийно - политические дела относятся к середине 1950-х годов. А в 1966-м её имя прогремело на весь мир: жена Мао стала запевалой «культурной революции», обернувшейся для страны экономическим хаосом, раздуванием антисоветизма (все «ивановцы» и все, кому довелось учиться в СССР, попали в «чёрные списки»).

Послесловие к мемуарам содержит такую констатацию: «В октябре 1976 года была разгромлена «банда четырёх». Цзян Цин начала отбывать срок в тюрьме, своей свободой поплатившись за те десять лет смуты, которые она принесла Китаю и всему народу. Свет победил тьму, и тюрьма явилась для неё наилучшим местом пребывания. Не одна я такого мнения о ней, и эти мысли родились не на по - чве личных обид...»

Остаётся добавить, что в июне 1991 года, в 78 лет, Цзян Цин окончила жизнь самоубийством.