В ноябре 42 г. до н. э. в битве при Филиппах была уничтожена последняя армия Римской республики. Cum fracta virtus et minaces

Turpe solum tetigere mento.

«В тот день и мужество низвергнулось в борьбе,

И грозные бойцы в крови легли во прахе», —

писал позже Гораций, в молодости отдавший дань республиканским увлечениям (Hor. Carm. II. 7. 11—12. Пер. А. А. Фета). Республиканцы, уцелевшие в сражении и не попавшие в руки победителей, искали спасения в бегстве на острова Средиземного моря, в Малую Азию и к парфянам. Римская республика как реальная политическая сила перестала существовать.

По заключенному после сражения договору Марк Антоний получил в свое ведение урегулирование дел на Востоке, куда он и отбыл в начале 41 г., имея ближайшей целью сбор денег для уплаты легионам. Начался новый, очень важный и сложный период его биографии, период, реальное содержание которого подверглось наибольшим искажениям и фальсификации в духе позднейшей официальной пропаганды.

Наши источники (за исключением Плутарха) сравнительно мало говорят о деятельности Антония на Востоке в 41—36 гг. до н. э.; но и данные Плутарха для этого промежутка времени имеют весьма относительную ценность, поскольку его интересует в первую очередь «скандальная хроника» александрийского двора, и он весьма усердно повторяет все сплетни и слухи об Антонии и Клеопатре, распущенные в свое время их политическими противниками с тем, чтобы опорочить Антония и противопоставить ему его коллегу по триумвирату. Тенденция эта выражена Плутархом со всей отчетливостью: «В Риме Цезарь (Октавиан. — Е. С.) был изнуряем смутами и войной, а он сам (Антоний), вернувшись к прежнему образу жизни и страстям, вполне наслаждался покоем и миром» (Plut. Ant. 24). За Плутархом часто следуют и современные историки, даже не пытаясь вскрыть политический смысл поведения триумвира на Востоке.

Более объективную картину можно получить, используя в комплексе сообщения античных авторов и данные, полученные из нумизматических и эпиграфических источников.

Довольно подробную информацию о деятельности Антония на Востоке в 41 г. до н. э. содержит сочинение Аппиана (App. BC. V. 2—12). Его рассказ ценен, во-первых, тем, что довольно полно освещает промежуток времени от прибытия Антония на Восток до встречи его с Клеопатрой, о котором почти ничего не говорится у Плутарха, а, во-вторых, он свободен от столь любимых Плутархом дешевых эффектов и моралистических сентенций.

Согласно Аппиану, Антонию сдались находившиеся на Востоке остатки республиканской армии; он помиловал всех, кроме непосредственных участников убийства Цезаря (App. BC. V. 4). Капитулировали и республиканцы, нашедшие прибежище на острове Фасос, передав при этом в руки победителя «сколько было на Фасосе денег и оружия, много продовольствия и большое количество других припасов» (App. BC. IV. 136). Часть прощенных врагов сразу же перешла к нему на службу; некоторые из них в дальнейшем входили в ближайшее окружение триумвира.

Такое отношение к приверженцам враждебной партии не было обычным в период гражданских войн в Риме (достаточно вспомнить, что в Италии в 41 г. еще продолжались кровавые проскрипции триумвиров), да и сам Антоний отнюдь не отличался кротостью и великодушием, что видно хотя бы на примере Цицерона, которого не спасли ни слава оратора, ни, может быть мнимое, заступничество Октавиана. Очевидно, причины снисходительности к республиканцам лежат не в его личных качествах, и нужно искать другое объяснение.

До Антония за всю историю гражданских войн в Риме один только Цезарь «позволил себе роскошь быть милостивым к побежденным». Это был Цезарь. В работах, посвященных исследованию его деятельности, неоднократно указывалось, что милосердие это было связано не столько с положительными сторонами его характера, сколько с политическими расчетами. Цезарь откровенно писал своим друзьям: «Пусть это будет новый способ побеждать — укрепляться состраданием и милосердием» (misericordia et liberalitate. — Cic. Ad Att. IX. 7с. 1—2). Обстоятельную характеристику clementia Caesaris дал С. Л. Утченко; он отмечал, что политика эта оказалась очень действенной в военных условиях и способствовала складыванию общественного мнения Италии в пользу Цезаря и массовым дезертирствам из республиканской армии в его собственную.

Таким образом, Антонию на Востоке великолепно удалось применить опыт своего гениального предшественника; результаты не замедлили сказаться — он в короткий срок прибрал к рукам остатки республиканской армии; особенно важно то, что при этом удалось избежать военных действий и вмешательства в них парфян, подстрекаемых Лабиеном, послом Брута и Кассия при дворе парфянского царя (Iust. XLII. 4. 7; Dio Cass. XLVIII. 24). В дальнейшем эта же политика сделала возможным присоединение к армии Антония республиканского флота Гн. Домиция Агенобарба (App. BC. V. 55; Dio Cass. XLVIII. 29. 2; Suet. Nero. 3).

Большое значение имела политика Антония и для его борьбы за главенство в цезарианской партии. Вопрос о том, кто из двух вождей партии — Антоний, за которым была слава соратника Цезаря и победителя при Филиппах, или Октавиан, «молодой Цезарь», за которым не было блеска военных побед, но зато он носил прославленное имя, — будет в глазах армии наследником великого диктатора, стоял очень остро. В этой борьбе за статус политического наследника Цезаря в ход шло все, и clementia была, несомненно, сильным козырем в руках Антония именно из-за следования политическим традициям диктатора.

Однако еще более важным делом, чем отношения с остатками республиканцев, была для Антония выработка политической линии по отношению к зависимым от Рима царствам и малоазийским полисам. К этой стороне его деятельности античные авторы наиболее беспощадны. В их изображении действия Антония абсолютно произвольны, лишены логики и вообще приличны для восточного деспота гораздо больше, чем для римского полководца. Дион Кассий утверждает, что он, переправившись «на азиатский материк… к одним прийдя сам, а к другим послав, облагал контрибуцией города и продавал царства» (Dio Cass. XLVIII. 24. 1); Плутарх говорит о том, что после прибытия в Азию Антония стали осаждать цари, а царицы соперничали между собой, домогаясь его благосклонности (Plut. Ant. 24). В целом сведения об этом периоде политической биографии триумвира наполнены анекдотами и скандальными подробностями, относящимися больше к его образу жизни, чем к политике; однако некоторые существенные детали содержатся и в этой крайне тенденциозной и враждебной Антонию информации.

На время резиденцией Антония в Азии стал Эфес — город, в который он собрал представителей населения провинции и выступил перед ними с речью (App. BC. V. 4). Его въезд в город сопровождался пышной церемонией, в которой сам он изображал Диониса (Plut. Ant. 24). Довольно часто историки просто констатируют этот факт, или сводят все к субъективным моментам — желанию Антония подражать эллинистическим монархам, тому, что он чувствовал себя земной копией Диониса, или, не веря всерьез в свою божественность, играл роль подобно актерам греческой комедии. С таким подходом трудно согласиться полностью, потому что он не учитывает совсем или учитывает лишь в незначительной степени политическую обстановку и религиозные традиции Востока. В этом регионе обожествление правителей имело уже многовековую историю, и эллинистические монархи, получая божеские почести, находились под влиянием местных традиций. Римляне, соприкоснувшись с Востоком, также не избежали воздействия этих обычаев, как и греко-македонские завоеватели задолго до них. Отсюда-то и происходят божеские почести, которые получали в Греции и на Востоке римские полководцы, например Тит Квинкций Фламинин (первый римлянин, удостоенный этой чести), Сулла, Цезарь. На основании этих фактов И. С. Свенцицкая делает справедливый вывод о том, что основой обожествления Антония могли послужить традиции местных культов и пример Цезаря.

Но почему именно Дионис, а не какое-нибудь другое божество? По мнению И. С. Свенцицкой, этот бог был наиболее чужд римской религиозности (в доказательство этого она ссылается на то, что в свое время (!) в Риме было издано постановление Сената, запрещающее вакханалии), а разрыв с римскими традициями, как она полагает, стал для Антония естественным на эллинистическом Востоке.

Однако эту точку зрения факты не подтверждают. Разрыв Антония с римскими традициями произошел гораздо позже — после его неудачного парфянского похода, где-то в 36—35 гг. до н. э., когда изменился этнический состав его армии, и жители Востока составили в ней значительную часть, а на Западе Октавиан получил полное преобладание. Что касается отношения римской религиозности к культу Диониса, то здесь нелишне внести небольшое уточнение: сенат принял постановление о запрещении вакханалий в 186 г. до н. э. (Liv. XXIX. 8. 18; CIL. 12. 681). Это было время, когда превращение Рима в великую средиземноморскую державу еще только начиналось, и в нем самом сильны были консервативные настроения. За те без малого 150 лет, которые прошли со времени принятия этого сенатусконсульта, в сознании римлян, в том числе и в их отношении к иноземным божествам, произошли большие изменения. Дионис, в частности, стал отождествляться с Либером, очень почитаемым в Риме богом. Популярность Либера еще усилилась в конце Республики, когда боровшиеся за власть полководцы отождествляли себя с Либером-Дионисом, несущим «золотой век».  Следовательно, ничего оскорбительного для римлян в персонификации Антония именно как Диониса не было.

В то же время в Малой Азии Дионис был одним из самых почитаемых божеств, с которым особенно охотно отождествляли себя эллинистические монархи. Так, в 88 г. до н. э. в Пергаме состоялась церемония прижизненного апофеоза Митридата VI Евпатора, причем чествовался он как Дионис Освободитель (эпитет понятный, учитывая, что с именем Митридата в тот период были связаны надежды азиатских эллинов на освобождение от римского господства). Поэтому особый интерес представляют эпитеты, применявшиеся к Антонию в Эфесе: его именовали Χαριδότης καὶ Μειλίχιος, то есть «Подателем радости и Источником милосердия». Разумеется, не случайно из нескольких десятков эпитетов Диониса были избраны именно эти; их политический смысл в особых комментариях не нуждается.

Антоний, видимо, сумел почувствовать связанные с ним надежды местного населения и воспользоваться ими. Уже сама пышная церемония его въезда в Эфес больше импонировала эллинизированным жителям восточных провинций, чем продвижения Брута и Кассия, «проповедовавших свободу и разорявших города». Однако это первое благоприятное для Антония впечатление очень скоро должно было рассеяться — ведь по взятым на себя после битвы при Филиппах обязательствам он должен был раздобыть в и без того разоренной Азии деньги для уплаты легионам. Об этом он и заявил в произнесенной в Эфесе речи; содержание ее сообщает Аппиан (App. BC. V. 4—5). В данном случае нас прежде всего интересует словесное оформление этого требования. Заломив с. 63 сумму в 200 тыс. талантов25, он прибавляет: «А вам, услышавшим о такой нашей милости (т. е. о том, что с них взимается лишь эта сумма — Е. С.), я хочу сверх этого сказать: ни на одного из вас не налагается наказание, равное вашей вине» (App. BC. V. 5). Таким образом, даже эти непомерные требования выдавались Антонием за милость по отношению к местному населению.

Этому выступлению триумвира по своей направленности соответствует и приводимый Иосифом Флавием любопытный документ — эдикт Антония, адресованный «первосвященнику и этнарху Гиркану и народу иудейскому» (Ios. Antt. Iud. XIV. 12). В начале его говорится о разорении Азии войсками Брута и Кассия, которые прошли по ней «не щадя городов и не соблюдая данных клятв», а затем, после сообщения о разгроме республиканцев, следует заявление, которое можно назвать программным: «Покарав их, мы надеемся, что Азия наконец будет вкушать мирную жизнь и отдохнет от войн. Поэтому дарованный нам богом мир мы делаем принадлежащим и нашим союзникам; итак, ныне, благодаря нашей победе, тело Азии словно бы поправляется после тяжелой болезни».

Итак, на словах Антоний выставлял целью своей политики восстановление мира на Востоке, противопоставлял свои действия действиям республиканских полководцев. Закономерен вопрос: насколько соответствовала этим заявлениям его реальная политика? Обратимся к фактам.

Аппиан сообщает, что Антоний освободил от налогов и податей те города и земли, которые оказали сопротивление республиканцам, вернул проданных ими в рабство тарсийцев, сделал территориальные уступки родосцам (App. BC. V. 7); Иосиф Флавий говорит о возвращении иудеям их собственности, которой они были лишены во времена Кассия, и об освобождении проданных в рабство иудеев (Antt. Iud. XIV. 12); наконец, мы имеем ряд документов, исходящих от самого Антония.

Известно письмо триумвира к находившимся в симполитии городам Афродисии и Пларасе, в котором он подтверждал привилегии, дарованные этим городам еще Юлием Цезарем — освобождение от податей, право полной власти над деревнями, местечками, укреплениями по границам, право асилии для храма Афродиты на тех же условиях, что и у храма Артемиды Эфесской. В другом письме, адресованном «эллинам провинции Азия» (τῷ κοινῷ τῶν απὸ τῆς Ἀσίας Ἑλλήνων), он подтверждает привилегии, которые имела организация награжденных венками победителей священных игр всего греческого мира — освобождение от повинностей и военной службы, свободу от постоя, личную неприкосновенность; одного из прибывших к нему представителей, Марка Антония Артемидора, он настойчиво именует своим другом и учителем, подчеркивая, что выполняет просьбу организации ради него28.

Вероятно, были и другие документы аналогичного содержания. Как справедливо отмечает Г. Бенгтсон, «во всем остальном (кроме сбора денег — Е. С.) Антоний, некоронованный царь Востока, был вполне великодушен». Таким путем он надеялся привлечь на свою сторону местное население и обеспечить лояльность по отношению к своей власти с его стороны.

Вновь вспомним Цезаря. Его политика clementia в годы гражданской войны лишь окончательно оформилась; начало свое она берет на завершающем этапе галльских войн: «Когда Цезарь зимовал в Бельгии, у него там была лишь одна цель — сохранить дружбу населения и не дать никакой надежды или повода для войны… Поэтому он, к общинам относясь почтительно, вождям посылая богатые дары, не налагая никаких новых поборов и вообще улучшая условия подчинения, истощенную столь многими неудачными сражениями Галлию легко удерживал в мире» (Caes. BC. VIII. 49). Сходство политики Цезаря и Антония несомненно.

Конечно, нельзя сказать, чтобы кто-нибудь из них отказался от традиционного взгляда на провинции как на «поместья римского народа»; но Цезарь, видимо, понимал, как важно иметь в провинциях опорные пункты не только военного, но и политического значения, и Антоний, входя в его окружение, перенял этот опыт и использовал в своей деятельности на Востоке.

Политика Антония, родственная clementia Caesaris, с блеском себя оправдала. Оценивая политические результаты 42—41 гг., приходится признать, что стоявшие перед ним административные, военные и финансовые задачи были решены довольно успешно; при этом не имеет большого значения, принадлежала ли при их решении главная роль самому Антонию или экспертам его штаба (как считает Г. Бенгтсон) — последние, разумеется, не могли действовать вопреки воле своего командующего, и в любом случае общее направление их деятельности определял он сам. Политика, проводимая Антонием на Востоке в 42—41 гг., показывает, что, несмотря на бурный темперамент и все странности причудливого характера, он обладал качествами незаурядного политика, которые и позволили ему в течение десяти лет вести борьбу за верховное господство над римским миром.